Аннотация: В статье рассматриваются структурные основания меланхолии через психоаналитические теории Зигмунда Фрейда и Жака Лакана. В частности, исследование ставит перед собой задачу артикулировать проблему экзистенции субъекта при меланхолической позиции. Автором предлагается оригинальная попытка прочтения меланхолического суицида как опыта признания, а также проблематизируется вопрос: может ли быть затребовано признание в тех психических структурах, в которых Другой сам является не признанным элементом.

Структура без места

Во фрейдо-лакановской психоаналитической традиции меланхолия остается загадочной клинической категорией, поскольку ни Зигмунд Фрейд, ни Жак Лакан не делали серьезных попыток выделить ее в отдельную структуру и поставить в один ряд с такими привычными психоаналитическими дефинициями, как невроз, психоз и перверсия. Даже в отношении фобии со стороны Фрейда была попытка дать ей место в клинике психоанализа под отдельным именем невроза тревоги [12], и несмотря на то, что идея не была доведена до логичного завершения, сам факт предпринятой инициативы намечал некое призрачное отличие между фобическим симптомокомплексом и другими структурами. Подобного разделения меланхолии от иных субъективных позиций ни в какой форме заявлено не было, хотя при этом и Фрейд, и Лакан не прекращали исследовать этот феномен, оставляя его место в клинике неопределенным. Такое положение позволило отечественным исследователям назвать меланхолию «несуществующей структурой» [10, c. 229], что достаточно тонко подмечает отсутствие отдельно отведенного для нее слота в теоретическом аппарате психоанализа и заодно подсвечивает всю драму (не)существования не только клинической категории меланхолии, но и самого меланхолического субъекта.

В данной работе меланхолия будет рассматриваться в рамках психотической структуры на том основании, что в качестве операции, которую осуществляет меланхолик над символическим материалом, используется Verwerfung — отбрасывание.

Экзистенция меланхолического субъекта

Если попытаться описать затруднения меланхолика в грамматической диспозиции, например, в подобной той, которую Лакан предлагал для невротика навязчивости — «жив я или мертв?», то самым подходящим вариантом оказывается конструкция «я ни жив, ни мертв». Данная формулировка укладывается в логику Фрейда, представленную в работе «Печаль и меланхолия», в которой он дает определение утраченному объекту меланхолика: этот объект не совсем мертв, но и не совсем жив [13]. Переводя эту мысль на привычный язык Лакана, утверждавшего, что слово убивает Вещь, можно сказать, что первичный объект меланхолика словесно недоубит, не умерщвлен означающим, поэтому он все еще бытийствует в области предметных представлений (бессознательных), а не представлений словесных (предсознательных).

Согласно Фрейду, выход из этого затруднения возможен в случае ординарной скорби, у которой есть начало и конец. При идеальном варианте развития работы горя «печаль побуждает Я отказаться от объекта, объявляя объект мертвым и предлагая Я в виде награды остаться в живых» [13, с. 225]. Однако, подобное или невозможно в меланхолии, или торжество субъекта над объектом имеет непродолжительный характер, что дает клиническую картину мании, противоположного меланхолии состояния. Причем Фрейд отдельно оговаривает, что основания у мании ничем не отличаются от оснований меланхолии: субъект по-прежнему не может символически обозначить свою утрату, не знает, что он сумел преодолеть и над чьим низвержением временно ликует [13, с. 222]. Таким образом, экзистенция меланхолического субъекта предстает самым неопосредованным образом связанной с жизнью или смертью его либидинозно нагруженного объекта.

Здесь стоит пояснить, почему символическое умерщвление объекта имеет такое первостепенное значение для дальнейшей судьбы субъекта, не обязательно меланхолического, почему смерть одного полагает жизнь для другого. Эта фрейдовская концепция становится более понятной через аппарат мысли Лакана, в котором смерть объекта, некогда инвестированного либидо, представляет собой переход из одного регистра в другой: из Реального в Символическое. Можно воспользоваться примером из десятого года семинарской работы, на котором Лакан предлагает мыслить грудь матери как принадлежащую младенцу [6, с.388]. Соответственно, прекращение грудного вскармливания оборачивается для ребенка разлукой с собственной частичкой тела, вырез от которой предстоит закрыть качественно другим материалом — материалом представления, символизацией. При меланхолии под вопросом остается символизация утраты, а следовательно, и сам ее факт. Юлия Кристева в эссе «Черное солнце: меланхолия и депрессия» пишет об этом так: «Если я не согласен потерять маму, я не смогу ее ни воображать, ни именовать. Психотическому ребенку эта драма известна — он оказывается неспособным переводчиком, ему неведома метафора» [1, с.52]. Отсюда можно сделать вывод, что меланхолик не утратил мать, даже оторвавшись от ее груди, поскольку психических последствий у этой разлуки не наступило. Таким образом, проблема меланхолии – это проблема перевода: между регистрами Реального и Символического, между представлениями предметными и словесными. Язык меланхолика не содержит нужного означающего, которое способно инициировать и зарегистрировать утрату первичного объекта.

Символическое признание

Согласно Лакану, существование в человеческом порядке не исчерпывается существованием тела, удовлетворяющего свои биологические потребности. В рамках шестого года семинаров он скажет, что мать предлагает ребенку не только грудь, но и печать означающей артикуляции [2, с. 38]. Тем самым Лакан в очередной раз пытался продемонстрировать, что благополучие говорящего существа зависит не в полной мере от закрытия естественных телесных нужд, но и от того, каким образом субъект расположится в языковой системе, будет ли он ею захвачен и признан. Это символическое признание — «ты есть» — задается сложной диалектикой вхождения в язык и претерпеванием ущерба от языка: субъект «должен от означающего пострадать» [8, с. 187]. Успешным результатом этого процесса становится метка означающего, которая клеймит своего носителя и дает ему место в ассоциативной языковой цепи. Субъект, таким образом, сам становится означающим, хоть и не имеет осознанного представления, каким именно: на уровне невроза человек «не просто носит означающее у себя на спине, а становится означающим сам. Его реальное или воображаемое включаются в дискурс» [4, с. 207].

Если положение субъекта «главным образом определяется его местом в мире символического или, иначе говоря, в мире речи» [5, c. 109], то нетрудно представить, какие катастрофические последствия могут наступить, если место в символическом для субъекта не было задано. Именно с такими затруднениями сталкивается психотический субъект, отказавшийся от первичной символизации утраты, а следовательно, не получивший в свое распоряжение знака для дальнейшей символической развертки. «Чтобы означивать что бы то ни было, необходимо прежде иметь означающий материал» [4, с. 209], — говорит Лакан, указывая на логическую функцию отца, Имя отца, которое в психозах попадает не под операцию вытеснения Verdrängung, а под операцию отбрасывания Verwerfung.

Изобретая Имя отца в меланхолии

Несмотря на то радикальное обращение с отцовской функцией, к которому прибег меланхолический субъект, он по-прежнему нуждается в точках пристежки, которые обозначат его причастность к символическому порядку. «Не думайте, будто сумасшедший — это тот, кому признание другого не нужно», — заявляет Лакан на третьем году семинаров [4, с.104]. «Потребность в признании является у субъекта бессознательной» [3, с. 296], продолжает он два года спустя. Но если невроз оперирует означающим материалом, чтобы нанести разметку на мир вещей, то меланхолик, в отсутствии такового, изобретает по-настоящему оригинальный ход, оценить который предлагается, рассмотрев его с точки зрения языковой операции.

В «Печали и меланхолии» Фрейд говорит, что любовь меланхолика к объекту нашла спасение в нарциссической идентификации, и «благодаря своему бегству в Я» избежала уничтожения» [13, с. 225]. Он также пользуется красочной метафорой: «тень объекта упала таким образом на Я». Если представить это отбрасывание тени на Я в качестве метонимического скольжения от объекта к Я, то можно сказать, что для символизации своей утраты меланхолик использует собственное Я, что и объясняет особенности типичных меланхолических самообвинений. Они, как пишет Фрейд, «мало относятся к его собственной персоне, но с незначительными изменениями применимы к другому человеку, которого больной любит, любил или должен был любить» [13, с. 216]. То есть утраченный объект в режиме метонимического скольжения нашел себе представительство и замену в Я, именно поэтому само Я наследует весь тот аффект, который изначально был адресован некогда нагруженному либидо объекту.

Чтобы продемонстрировать проделанную операцию означивания, воспользуемся конструкцией, с помощью которой довольно часто
меланхолический субъект описывает себя в клинической работе: «Я ничто». В рамках предложенного варианта прочтения позиции меланхолии предлагается диалектизировать ее следующим образом: «Я представляю собою ничто» или «Я вместо ничто». В виде математической дроби «Я» стоило бы записать в числителе, а «ничто» в знаменателе; в виде языкового знака — «Я» поместилось бы на позицию означающего, а «ничто» в референт. Таким образом, можно сказать, что меланхолия манифестирует драматично буквальное разыгрывание фрейдовской максимы «Где было Оно, должно стать Я» [7].

Рассмотрение позиции меланхолии в лингвистических рамках метонимического замещения открывает интересные перспективы для понимания меланхолического суицида. Дело в том, что материал, который субъект получает в свое распоряжение от символизации первичной утраты еще не является означающим, это скорее след или отпечаток. Разница их в том, что след-отпечаток не может аннулировать сам себя, он отсылает только к конкретному значению — к тому утраченному объекту, который призван представлять, а не к другому означающему. Чтобы след-отпечаток приобрел достоинство означающего, он сам должен претерпеть перечеркивание, аннулирование, негацию, поскольку лишь «с момента, когда означающее может быть перечеркнуто, получает оно свой, подобающий ему статус, то есть входит в то измерение, в котором всякое означающее может быть отозвано» [3, с. 400].

Если меланхолик для символизации первичной утраты воспользовался вместо языкового знака представлением о собственном Я, как следом-отпечатком, то бессознательный поиск признания может потребовать перечеркивания Я для преобразования этого следа-отпечатка в означающее. Таким опытом негации и может стать меланхолический суицид.

Меланхолический суицид и влечение смерти

Традиционно самоубийства, причем не обязательно меланхолические, в психоанализе объясняются понятием влечения смерти (Todestrieb). Учитывая всю сложность этой концепции Фрейда и связанные с ней риски вульгарных трактовок, к сожалению, приходится констатировать, что зачастую обращение к Todestrieb скорее служит универсальной затычкой, чем объяснением проблемы, поскольку в грубом изложении, почти все в судьбе человеческого субъекта можно связать с влечением смерти и им же обосновать. Оптика Лакана помогает избежать этой теоретической ловушки.

Лакан прочитывает работу «По ту сторону принципа удовольствия» [14], в которой Фрейд впервые вводит понятие влечения смерти так, что усматривает в этом влечении работу слова, главное измерение которого — его убийственный потенциал. Слово смертоносно, слово убивает Вещь, как уже говорилось выше. «Символический порядок, одновременно бытия лишенный и на бытии настаивающий – вот что стояло перед мысленным взором Фрейда, когда он говорил об инстинкте смерти как о чем-то основоположном» [9, c. 459], – констатирует Лакан. Именно символический порядок обнаруживает он по ту сторону фрейдовского принципа удовольствия, призывающий любую жизнь пройти через его пределы.

Возвращаясь к идеям Фрейда из «Печали и меланхолии», можно сказать, что возможность «остаться в живых» — это не единственная награда, которую получает субъект, объявляя утраченный объект мертвым. Также он получает означающее смерти объекта, которое становится его персональным гарантом бесконечной жизни в символическом порядке.

Если отказаться от упрощенного понимания влечения смерти, то меланхолический суицид уже нельзя читать исключительно как короткое замыкание, радикальный отказ от жизни, но следует также усмотреть в нем поиск субъектом знака собственного бессмертного бытия. Вторя словам Лакана, «судьба человеческого субъекта принципиально связана с отношением его к знаку своего бытия — предмету, вокруг которого разгораются всякого рода страсти и который в процессе этом воплощает собой смерть» [3, c. 296].

Представление о суицидальном акте меланхолика, рассмотренном через логику преобразования означающего, идет в разрез с принятыми во фрейдо-лакановском поле прочтениями его как «перехода к действию», passages à l'acte. Напомним, что переход к действию, или, как его еще называют, выход со сцены Другого, знаменует собой в лакановской логике прыжок в пустоту в момент сопряжения желания и закона: субъект одновременно идентифицируется с объектом а и порицает сам себя за подобную идентификацию, что дает эффектом самовыбрасывание, как в случае с гомосексуальной пациенткой Фрейда, описанном в работе «О психогенезе одного случая женского гомосексуализма» [11]. Однако, если учитывать нужду меланхолии в ключевом означающем и знаке бытия, который как раз и установил бы закон в психическом, то суицид может представать не только как ситуативный выход со сцены Другого, но и как планомерная попытка эту сцену сконструировать в терминах означающего.

В заключении хочется добавить, что представленный вариант прочтения меланхолического суицида не отменяет взгляд на суицид как на переход к действию, а скорее расширяет и дополняет его. Возможность применения того или иного способа прочтения следует просчитывать, исходя из материала конкретного клинического случая.

Библиографический список:

1. Кристева Ю. Черное солнце: депрессия и меланхолия. — М.: Когито- центр, 2010. — 362 с.
2. Лакан Ж. Желание и его интерпретация // Семинары, Книга VI. — М.: Издательство «Гнозис», ИТДГК «Логос», 2021. — 564 с.
3. Лакан Ж. Образования бессознательного // Семинары, Книга V. — М.: Издательство «Гнозис», ИТДГК «Логос», 2002. — 608 с.
4. Лакан Ж. Психозы // Семинары, Книга III. — М.: Издательство «Гнозис», ИТДГК «Логос», 2014. — 432 с.
5. Лакан Ж. Работы Фрейда по технике психоанализа // Семинары, Книга I. — М.: Издательство «Гнозис», ИТДГК «Логос», 2009. — 432 с.
6. Лакан Ж. Тревога // Семинары, Книга X. — М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 2010. — 424 с.
7. Фрейд З. Тридцать первая лекция. Разделение психической личности // Фрейд З. Собрание сочинений в 10-ти т. Т. 1. Лекции по введению в психоанализ. — М.: ООО «Фирма СТД», 2006. — C. 486—507.
8. Лакан Ж. Этика психоанализа // Семинары, Книга VII. — М.: Издательство «Гнозис», ИТДГК «Логос», 2006. — 416 с.
9. Лакан Ж. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа // Семинары, Книга II. — М.: Издательство «Гнозис», ИТДГК «Логос», 2009. — 520 с.
10. Мазин В.А. Юран А.Ю. Клиника Лакана. — Ижевск: ERGO, 2016. — 264 c.
11. Фрейд З. О психогенезе одного случая женского гомосексуализма // Фрейд З. Собрание сочинений в 10-ти т. Т. 7. Навязчивость, паранойя и перверсия. — М.: ООО «Фирма СТД», 2006. — С. 255—283.
12. Фрейд З. Об основании для отделения определенного симптомокомплекса от неврастении в качестве «невроза тревоги» // Фрейд З. Собрание сочинений в 10-ти т. Т. 6. Истерия и страх. — М.: ООО «Фирма СТД», 2006. — C. 25—47.
13. Фрейд З. Печаль и меланхолия // Фрейд З. Собрание сочинений в 10-ти т. Т 3 Психология бессознательного. — М.: ООО «Фирма СТД», 2006. — С. 205—227.
14. Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия // Фрейд З. Собрание сочинений в 10-ти т. Т. 3. Психология бессознательного. — М.: ООО «Фирма СТД», 2006. — С. 227—291.

Статья вышла в сборнике научных статей по материалам конференции «VII Фрейдовские чтения: симптомы XXI века», которая состоялась 22 апреля 2023 года.